Истребитель И-16

Бои на И-16 по воспоминаниям ветеранов

Шутт Николай Константинович, 270-й ИАП

«7 января 1942 года произошла моя первая встреча с врагом. Это было в районе Керчи. Меня подняли в воздух по тревоге. Задача: перехватить немецкого разведчика и уничтожить его. Мой истребитель быстро набирал высоту. И вот в разрывах зенитной артиллерии показался Ю-88. Охваченный каким-то необъяснимым порывом, я бросился к нему. Нас разделяла дистанция в шестьсот—семьсот метров, но я прильнул к прицелу и нажал на гашетки. Когда умолк последний пулемет, немец, к моему удивлению, спокойно уходил в облачность. Беспомощный и злой, вернулся я на аэродром.

Товарищи, выслушав подробности боя, сказали: „Погорячился ты, Николай, надо было поближе подойти к разведчику и стрелять короткими очередями”. Я долго не мог уснуть. Мне снова хотелось подняться в воздух и встретиться с тем же немцем, чтобы еще раз помериться силой...

Легко понять мое состояние, когда после двух дней перерыва я встретился с противником, преследовал его и... тоже не мог сбить.

15 января мой командир эскадрильи лейтенант Владимир Антонов уничтожил бомбардировщик ХЕ-111. Боевой счет полка открыт. Летчики с нескрываемым интересом расспрашивали командира о всех подробностях боя. Взволнованный и счастливый, Антонов рассказал о том, как построил поиск противника, как осуществил сближение, в какой момент начал атаку, с какой дистанции вел огонь и куда направлял его.

Сравнивая действия командира со своими, я все больше убеждался, как далеко мне до боевого совершенства, как много надо учиться, чтобы бить врага наверняка. Во втором воздушном бою я не учел метеоусловий, не использовал облачность для скрытого нападения на врага, забыл о высоте как о непременном условии победы в воздушном бою... Неудача угнетала меня.

30 марта сигнал тревоги снова поднял меня в керченское небо. Девять немецких бомбардировщиков, сбросив бомбы, на максимальной скорости со снижением уходили на север — к Азовскому морю.

Выбрав один из самолетов, я начал преследование. Километрах в двадцати от береговой черты, видя бессмысленность дальнейшего полета, лег на обратный курс. Подойдя к берегу, сориентировался и направился в сторону аэродрома. И вот совсем неожиданно впереди показались два Ю-88 и наш И-16. Стрелки вражеских бомбардировщиков вели по истребителю яростный пулеметный огонь. Я находился выше „юнкерсов” и, осмотревшись, решил атаковать ведомый самолет.

С дистанции семьдесят — пятьдесят метров длинной пулеметной очередью ударил по правому мотору. Объятый пламенем и черным дымом, „юнкерс” начал беспорядочно падать на мыс Казантип, в одном-двух километрах от берега. Два выбросившихся парашютиста были снесены ветром в Азовское море. Медленно снижаясь, я наблюдал за ними. Они упали в воду и через минуту исчезли под набегающими волнами.

Это была моя первая победа над фашистским стервятником.

С каждым днем увиличивался счет боевых вылетов. Мне уже приходилось прикрывать свои наземные войска и различные военные объекты, штурмовать вражескую пехоту и аэродромы, вести воздушную разведку и вступать в бой с фашистскими истребителями и бомбардировщиками. Я учился на ошибках первых полетов, анализировал каждую встречу с противником, вникал в самые мельчайшие детали боев, по крупинкам накапливая боевой опыт.

За сравнительно небольшой период летчики нашего полка сбили более двадцати самолетов противника. В боях отличились лейтенанты Владимир Антонов, Иван Черняк, Василий Дрозденко и многие другие.

21 апреля я с ведомым Василием Дрозденко возвращался с боевого задания. В районе аэродрома, на высоте семьсот метров, заметили двух МЕ-109, которые нападали на МИГ-3. Ведущий „мессер” зашел в хвост „мигу” и открыл огонь. Ведомый в двухстах метрах сзади прикрывал его. Бросившись на выручку товарищу, я с дистанции семьсот метров выпустил два реактивных снаряда. Увидев разрывы, немец бросился в сторону. Я догнал его и ударил еще двумя реактивными снарядами. „Мессершмитт” взорвался.

Это был бесприцельный огонь. Снаряд, выпущенный мной, попал в цель совершенно случайно, но все равно победа! Правда, летчику с „мига” пришлось прыгать с парашютом: немцы все-таки подбили его. Как выяснилось потом, это был лейтенант Владимир Шебенко, мой друг по авиаучилищу. При встрече Владимир рассказал: „Как только я начал приземляться, ко мне прибежали наши автоматчики. Они рассчитывали, видимо, взять в плен фашиста, но, к своему удивлению, увидели советского летчика. Два самолета падали одновременно, и ребята не смогли определить, из какого выбросился парашютист. Во всяком случае, они не огорчились и приняли меня очень хорошо”.

В части меня горячо поздравили. Оказывается, я первым из летчиков полка сбил „мессера”. Вот здорово!

Утром 16 мая, после того как рассеялся туман, наши истребители стали поодиночке покидать аэродром. Мне пришлось улетать последним. Выруливая, я увидел бежавшего ко мне земляка — лейтенанта Евгения Павловича. Мы хорошо знали друг друга: нас сроднили Минск, учеба в Белорусском аэроклубе и в авиаучилище. Евгений служил в другом полку. Несколько дней назад он, израсходовав боеприпасы, пошел на таран. Враг был уничтожен, но и самолет Павловича получил серьезные повреждения...

Евгений вскочил на крыло самолета и, подавая пакет, сквозь шум мотора крикнул:
— Возьми, потом отдашь!
— Что здесь?
— Комсомольский билет, удостоверение... Сохрани! А я на переправу, вплавь через Керченский пролив.
Вот тут-то я и вспомнил рассказы о боях на реке Халхин-Гол, о нашем земляке дважды Герое Советкого Союза Сергее Грицевце, который на таком же одноместном самолете И-16 вывез офицера Забалуева, оказавшегося в беде.
— Нет! — отвечаю Павловичу. — Прячь документы в карман.
— Что? Брать не хочешь?
— Возьму, но только вместе с тобой.
Быстро выскочив из самолета, я крикнул, показывая рукой на кабину:
— Залезай быстрее, только смотри зажигание не выключи. Протягивай ноги вдоль фюзеляжа за бронеспинку, а голову положишь мне на колени.
— Сумеем ли вдвоем, Николай?
— Не медли, залезай быстрее!

Спустя несколько секунд наш И-16 уже бежал по аэродрому. Он долго не хотел отрываться от земли. Однако в конце взлетной полосы „ишачок” в последний раз стукнулся колесами о землю и плавно повис в воздухе. Шасси убрать уже не было никакой возможности. Мы вышли к морю и на высоте пятьдесят метров полетели на восток, на новый аэродром.

Командир эскадрильи заметил, что самолет шел по маршруту с неубранными шасси. Когда я приземлился, он хотел сделать мне замечание, но, увидев, что мы вылезаем из кабины вдвоем, сказал:
— Молодец, Николай, так должен поступать каждый из нас.
— Я горжусь тобой, — растроганно проговорил Женя Павлович, обнимая меня.
А я гордился Евгением, который несколько дней назад таранил фашистского стервятника.

Нашу беседу прервал внезапный залп зениток. На высоте около двух тысяч метров, пересекая аэродром, уходили на запад два бомбардировщика Ю-88. Находящийся в воздухе молодой летчик сержант Георгий Кончин бросился вдогонку. Пулеметы на его истребителе вскоре смолкли. И тогда Кончин пошел на таран. Вот он уже вплотную пристроился к „юнкерсу”, но его внезапно отбросило воздушной струей. Оправившись от неожиданности, Кончин снова бросился на врага. Несколько раз он пытался отрубить ему хвост, но безуспешно. При одном из подходов вражеский стрелок дал очередь по „ястребку” и сбросил гранату на парашюте. В лица сержанта попало более двадцати осколков. Истекая кровью, он напряг все силы и благополучно посадил самолет на аэродроме.

Когда мы подбежали к израненной машине, летчик был без; сознания. Ему тут же оказали первую помощь и отправили в госпиталь...

Осенью 1942 года лейтенант Кончин вернулся в полк и мужественно сражался до окончания войны.

К ноябрю на моем счету стало двести сорок боевых вылетов, а наша часть за отличные боевые действия была удостоена высокой награды — ордена Красного Знамени». [1]

Луганский Сергей Данилович, 271-й ИАП

«Мы вылетели на Ростов вскоре после того, как его оставили наши войска. Внизу, под крыльями самолета, проплывала многострадальная обезображенная земля. Дымились развалины взорванных элеваторов, горел хлеб. Дымный чад застилал поля. Казалось, горела сама земля.

Скоро показался Ростов. Странно, еще совсем недавно это был свой, родной город. Сверху я узнавал знакомые улицы, памятные места. Вот там, за городом, был наш аэродром. Ближе, где медленно тянется в небо густой столб дыма, стоял наш дом — мой дом. Все это еще вроде бы наше — и уже не наше. Мы летим в свой город, но летим бить врага.

Под нами заблестела полоска Дона. Хорошо видно, как немцы наводят переправу через реку. К Ростову по степи тянулись колонны пленных. Мы не удержались и с бреющего полета обстреляли конвой. Воспользовавшись суматохой, пленные сыпанули в разные стороны. Впоследствии мне довелось встречаться с людьми, которые сумели тогда перебраться через Дон и вернуться в свои части.

Спускаемся ниже и видим, как в самом Ростове уже вовсю хозяйничают фашисты. Бегут по своим делам озабоченные солдаты. Чужая жизнь, совсем чужой город...

На обратном пути над Доном у нас произошла короткая стычка с „мессершмиттами”. Мы постарались выйти из боя и скорее вернуться на базу, но случай с самолетом командира эскадрильи Ивана Глухих заставил нас задержаться.

Бой с „мессершмиттами” уже закончился, когда мотор машины Ивана Глухих вдруг забарахлил и, наконец, остановился совсем. Видимо, случайная пуля все же повредила что-то в машине. Умело планируя, Глухих повел истребитель на посадку. Не выпуская шасси, он посадил его на „брюхо”. Мы сверху видели, как „запахал” по земле самолет и, оставив недолгий след, замер и окутался клубами мерзлой пыли. Скоро из кабины выскочил летчик. Он был жив и невредим.

Передовые части немецких мотоциклистов, перебравшихся через Дон, видели происшествие с нашим самолетом. Несколько мотоциклистов, не разбирая дороги, помчались от берега к беспомощному летчику. Мы кружились так низко, что мне отчетливо видны были подпрыгивающие на сиденьях фигуры людей в зеленоватых шинелях. Иван Глухих, выскочив из самолета, в отчаянии оглядывался. Бежать было некуда. Впереди лежала ровная, как стол, степь, позади, от реки, мчались прямо через поле мотоциклисты. С последней надеждой посмотрел Иван вверх, на наши самолеты.

Правый ведомый Глухих Володя Козлов бросил машину в пике и „прошелся” из пулеметов по мотоциклистам. Немцы остановились. Следом за Козловым в пике заходили остальные машины.

Но что же делать с летчиком? Не оставлять же его в руках врага! Я вспомнил, как на недавнем партийном собрании Иван Глухих, давая мне рекомендацию, говорил о боевой дружбе, о золотом правиле летчиков: сам погибай, а товарища выручай. И вот теперь человек, который за меня поручился перед партийным собранием, попал в смертельную беду. Мы все прекрасно понимали, что ожидает Ивана Глухих, попадись он в руки немецких мотоциклистов.

Пока летчики поливали, пикируя, мотоциклистов, я разглядел недалеко от вынужденного места посадки ровную твердую площадку солончака. На нее, решившись, я и повел свою машину. Самолет бросило, едва он коснулся земли, однако затем машина выровнялась и спокойно закончила бег. Я не выключал мотора.

Иван Глухих, не снимая парашюта, со всех ног бежал ко мне. Здесь, на земле, почему-то показалось удивительно тихо, только в небе, где не переставая кружились наши товарищи, время от времени раздавался треск пулеметных очередей. Это ребята не давали мотоциклистам поднять головы.

Бежать в комбинезоне и с парашютом было трудно. Иван взмок и задыхался.

— Быстрей, быстрей!— торопил я его, беспокойно поглядывая по сторонам.

Глухих уже лез ко мне. Его ноги в тяжелых меховых унтах несколько раз срывались с плоскости. Наконец он за что-то уцепился и вскарабкался.

— Ох, помоги!— взмолился он, взобравшись на плоскость.

Лицо его было распаренным, как после бани.

— Лезь живее!— крикнул я.

Неуклюже, как медведь, тепло одетый Глухих полез ко мне за спину. Но тут произошла новая беда: забираясь в кабину, Иван случайно наступил на рычаг и выключил зажигание. Мотор заглох.

А ведь казалось, спасение было так близко! Надо же... Глухих чуть не задохнулся от бешеной ругани.

Машины у нас были на этот раз старые, еще довоенные И-16. Чтобы запустить мотор, нужен или амортизатор, или автостартер.

Неприятный холодок отчаяния подкатил к сердцу. Ясно было, что самим нам мотора не запустить, значит...

Мы оба, не сговариваясь, посмотрели в ту сторону, откуда вот-вот могли появиться немецкие мотоциклисты.

Надеяться больше было не на что. Ребята еще покружат, покружат над нами, а потом подойдет к концу горючее — и они вынуждены будут поспешить на аэродром. От мотоциклистов в ровной, как стол, степи нам не спастись. Вот если бы лес. Но кругом, до самого горизонта, тянулась степь. Мы посмотрели наверх. Сколько еще ребята смогут нас прикрывать?

Ах, насколько все-таки беспомощен летчик на земле! То-то „безлошадные” и стремятся любым путем оказаться в небе. Хоть „украсть” самолет, но полететь!

Совершилось буквально невозможное. Только что мы топтались, как медвежата, на земле и с тоской поглядывали в небо, а вот летим. Летим втроем на одной машине! Поистине, на войне ничего невозможного нет.

Крепко держась обеими руками, мы видели, как одураченные мотоциклисты повернули назад, к Дону. Добыча ушла у них буквально из-под носа. Несколько фигур в зеленоватых шинелях осталось лежать на земле. Дымил разбитый мотоцикл. Молодцы, какие молодцы наши ребята! Вот что значит фронтовая выручка.

Скоро показался аэродром. Володя Козлов бережно, „на цыпочках”, пошел на посадку. Я мельком взглянул на Глухих. У него по лицу гуляла блаженная улыбка, он утирал лоб и от души ругался.

Что и говорить, происшествие было не из приятных...» [2]

Кудымов Дмитрий Александрович, 21-й ИАП КБФ

«Хорошо запомнился мне ещё один бой, проведённый опять-таки совместно со штурмовиками капитана Клименко как раз в День Красной Армии и Военно-Морского флота — 23 февраля 1943 года.

В тот день пятёрка „Илов“ наносила штурмовой удар по вражеским позициям в районе местечка Покровское, куда накануне гитлеровцы подтянули значительное количество живой силы и боевой техники. Удар оказался неожиданным и фашисты не успели вовремя поднять авиацию для противодействия. Нас встретил только зенитный огонь, правда, довольно интенсивный, но недостаточно организованный. Штурмовики быстро и эффективно обработали вражеские позиции и вскоре легли на обратный курс, оставив после себя бушующее море огня и землю, вздыбленную мощными разрывами бомб и реактивных снарядов.

— Как бог черепаху... — услышал я довольный голос Клименко и поздравил его с праздником.

Вдруг снизу вынырнули и понеслись на нас несколько истребителей незнакомой конструкции. Мелькнули и привычные «Мессеры». Быстро перестроив свою восьмёрку, я приказал контратаковать противника на встречных курсах, а сам приготовился отразить вражескую пару, которая нацелилась на штурмовик Клименко.

Фашист-ведущий, я понял сразу же, оказался искусным мастером пилотажа, а его самолёт — весьма манёвренной машиной. Позже я узнал, что это был новый, правда, не в меру разрекламированный истребитель FW-190. Мы стремительно атаковали и контратаковали друг друга, но всякий раз безуспешно. Схватка приобретала на редкость острый и напряжённый характер. Наверное, со стороны наш поединок выглядел даже сумбурным с точки зрения выверенной тактики воздушного боя. Здесь, понятно, об этом думать не приходилось, и мой противник, и я хорошо „чувствовали“ друг друга, моментально разгадывая взаимные намерения, а то и предугадывая их, из-за чего то и дело приходилось прерывать начатые маневры и эволюции, мгновенно перестраиваться и начинать новые. От больших перегрузок темнело в глазах, закладывало уши, кровь приливала к голове. Нечто подобное творилось со мной только однажды в Китае, когда в декабре 1937 года я неожиданно встретился в небе в районе Нанкина один на один с „непобедимым“ Ямамото, именитым асом императорского воздушного флота Японии, которого ещё называли „королём неба“ ( всего таких „королей“ было четверо, и всех их сбили советские лётчики-добровольцы). Этому самому Ямамото я и „обязан“ первым орденом Красного Знамени...

За давностью лет невозможно, конечно, вспомнить, когда и на чём совершил роковую ошибку мой многоопытный и, нужно отдать ему должное, смелый и бесстрашный фашист. Запомнилось только, что, по прикидке капитана Клименко, сбил я его с дистанции 150 метров и что „Фоккер“ упал на нашей территории. На его борту насчитали 29 побед, одержанных в воздушных боях во Франции, Испании, Польше, Норвегии». [3]

Другое описание того же боя:

«23 февраля 1944 года (опечатка в книге, на самом деле, 1943 года — прим. авт.), в День Советской Армии и Военно-Морского Флота, пятерка «илов», ведомая капитаном Клименко, наносила удар по фашистским позициям в районе Покровского, куда гитлеровцы, по данным воздушной разведки, подтягивали значительные силы мотопехоты и боевую технику. Задача — не дать противнику сосредоточиться, закопаться в землю.

Мы успели вовремя: орудия, танки, машины оставались еще в походном порядке. Самолеты прорвались сквозь заградительный огонь и встали в круг. Ударили первые бомбы и ракетные снаряды. Пользуясь тем, что истребителей противника не было в воздухе, наши „ишачки“ присоединились к штурмовикам.

Оставив после себя бушующее море огня, мы легли на обратный курс, когда нас атаковала группа немецких истребителей, прибывшая с запозданием к Покровскому. И опять гитлеровцев оказалось больше: девять против шести. И опять они пытались сковать моих истребителей пятеркой самолетов, выделив группу для атаки штурмовиков. Нехитрый расчет этот не представляло трудности сразу разгадать, и, оставив звено старшего лейтенанта Ломакина драться с основной группой, я с командиром другого звена Иваном Емельяненко контратаковал остальную четверку. Завязался бой в горизонтальной плоскости: сплошная облачность не позволяла вести его на любимых мною вертикалях. Я взял на себя ведущего немецкой группы, летавшего на самолете незнакомой мне конструкции. Дрался он довольно умело и смело, чувствовалась опытная рука, выдержка и отличная реакция чуткого истребителя. Иначе бой не затянулся бы. На малой высоте преимущество было на моей стороне, я с первых же атак понял, что машина противника тяжеловата по сравнению с моим лёгким и юрким „ишачком“. Но вооружена она была несколько лучше: фашистский летчик держал меня под интенсивным прицельным огнем на отдаленной дистанции, и приходилось постоянно менять углы атаки. Между тем старший лейтенант Емельяненко уже успел поджечь „мессера“, и тот, охваченный пламенем, нырнул в облака. А мы все дрались, отлично „понимая“ друг друга с... полвиража. То и дело приходилось прерывать начатые маневры и эволюции — немец немедленно предпринимал контрмеры. Будто мы с этим гитлеровцем не раз сходились в учебных боях, досконально знаем излюбленные приемы противника и никак не можем поделить пальму первенства...

Потом я так и не смог разобраться, на чем погорел фашистский ас, где он допустил роковую ошибку, которая стоила ему жизни, — длинной очередью я вспорол ему фюзеляж…» [4]